Борис Климычев - Сибирский кавалер [сборник]
— О высокочтимейший из высокочтимых и прекраснейший из прекрасных. Ты горишь в моем сердце, как огонек на башне Томского города, ты звенишь в нем, как самый большой урусский колокол во дни ваших больших урусских праздников. Все, что есть в моем доме — твое, чего нет в моем доме, пусть со временем тоже станет твоим. Скажи, чтобы я умер ради тебя, и я тотчас зарежусь вот этим кинжалом! — при этих словах он показал Григорию кинжал, рукоять которого была из чистого золота и заканчивалась огромных размеров рубином.
Григорию хотелось ответить так: «Да, я хочу, чтобы ты сдох, собака, и чтобы все, что у тебя есть, стало моим. Но я знаю, что ты не зарежешься, даже если бы я тебя стал на коленях просить об этом. И ничего ты мне не дашь из своего дома, кроме этого зеленого чая, да еще дыма из твоего кальяна. У тебя, старого хитреца, зимой снега не выпросишь. Но я вовсе не собираюсь у тебя ничего просить. Чтоб у тебя на лбу выросло то, чем ты делал своих нечестивых детей!»
Но ничего подобного Григорий не сказал, а прижал по-восточному руку к сердцу и заговорил так:
— Среди россиян немало искуснейших звездочетов, факиров и предсказателей судьбы. Но я знаю, что их искусство ни в какое сравнение не может идти с твоим. Поэтому я здесь.
Григорий передал купцу кису со звякающими в ней ефимками.
— О, щедрейший из щедрых! — прижав руку к сердцу и непрестанно кланяясь, весело заговорил Абу-Али… (и так далее). — Если бы я не боялся обидеть достойнейшего из достойных, то никогда бы не посмел принять столь щедрый дар. Он так велик, что щедрость твоя непременно должна быть воспета стихами лучших поэтов полуденной и ночной стороны. Я хочу тебе рассказать об ослепительном, могущественнейшем и известнейшем на востоке и западе, мудрейшем из мудрых прорицателе, провидце, кудеснике и маге Керим-Гассан-Берды-Раззак-Юсуп-Аббасе…
— Ты лучше отведи меня к нему побыстрее, чтобы я сам смог убедиться во всех его достоинствах! — не очень вежливо прервал Григорий купца, ибо Плещееву вся эта пышная восточная болтовня стала уже надоедать.
Купец хлопнул в ладоши, два совершенно черных арапчонка в белых рубахах подошли и подняли сначала старца, а затем и Григория под руки с подушек, и пошли за ними, обмахивая их на ходу опахалами из страусиных перьев.
Через несколько минут они вошли все в темную юрту Керима-Гассана… (и так далее). В темноте посреди юрты тлел небольшой очаг, дым уходил в небо. В неверном свете костра Григорий не сразу разглядел стены юрты, где были развешаны черепа людей, сушеные крокодилы пустыни — вараны и что-то еще непонятное простому человеку.
Мудрец был черен, морщинист, одет был только в набедренную повязку, да на голове имел чалму. Он выслушал пришедших и сказал коротко:
— Я предсказываю судьбы в исключительных случаях. В последний раз я делал это сто двадцать три года назад в Шемархане. Это требует всех сил, общения, как с небом, так и с духами подземными. Но я вижу, что этому человеку необходимо мое искусство…
«Ври больше, — подумал Григорий, — ты заметил, что у меня оттопыривается кафтан. Ладно, я достану деньги, чтобы ты перестал переливать из пустого в порожнее и побыстрее принялся за дело».
Григорий брякнул кисой с серебром, подал ее магу. Тот сверкнул глазами, поспешно пряча серебро под ветхие махры. Затем сделал величественный жест:
— Мы должны остаться вдвоем!
Абу-Али (и так далее) поспешно удалился, пятясь и кланяясь. Мудрец пригласил Григория присесть на засаленные подушки. Затем подал гостю плошку с чаем:
— Пей!
«Всегда у них зеленый чай! — подумал мрачно Григорий. — Покормить небось не догадаются. Чай да сладкие слова на закуску…»
Старик, между тем, взял веревку, намотал себе на руку, дунул, плюнул, и веревка на руке превратилась в отвратительную, блестящую слизью, буроватую змею. Она глядела на Григория своими немигающими глазками. Старик вскрикнул: «Кюн-вог!», тряхнул рукой, и змея скатилась на землю колечками бронзовых браслетов. Старик подал один браслет Григорию:
— Возьми! Храни, как зеницу ока.
Отхлебнув из пиалы, Григорий почувствовал, что чай у этого старика вроде бы и не чай. От выпитого померкло в глазах и замельтешили в них огненные мотыльки. В это самое время старик высыпал на уголья костра пригоршню зеленого порошка. Удушливый сладкий дым наполнил юрту.
— Ты — что? Уморить хочешь? — сердито заговорил Григорий, кашляя и чихая.
— Молчи! — строго сказал старик. — Это индийский порошок. Пятьсот лет назад его привез моему дедушке великий шейх Акбар. Я буду читать, потом ты будешь видеть. — И маг монотонно затянул: — Васса, вахарман-тюльгули, джамаатхана, шийпан, намазгох, михраб — далана, рабат-ошхона, мазар-хаули, шийпан-чилляхана, шарваразари-чартак, намзгах, бурчулай!
Крокодилы разинули пасти, столетние черепа пыхали огнем из пустых глазниц и скалили полусгнившие зубы. Григорий почувствовал, что перед его глазами начинают проплывать люди, лодки и животные.
— Что это?
— Куда ты хочешь заглянуть? На сколько лет вперед? — спросил великий маг, а может, это был голос с неба. Совсем не старческий, громоподобный.
— Сперва — на десять, потом еще на двадцать хочу заглянуть в свою жизнь, — ответил Григорий.
В голове что-то чуть слышно прозвенело, словно кузнечики на поляне тренькали на гусельках. И Григорий увидел крепости не крепости, дома не дома, в них было по девять этажей, они были совершенно одинаковы, а меж них была дорога, изумительно гладкая, сделанная из чего-то серого, и по ней без лошадей, сами-собой, как в сказке, мчали людей железные крытые повозки. И дорог таких было много, и домов много. А окна домов были в рост человека.
— Где мы? — изумился Григорий.
— Я стал стар, — ответил мудрец, — порошка слишком много насыпал и перепутал слова. И мы попали не в то время. Это город Томский через триста пятьдесят лет.
А этот красивый дворец из красного кирпича совсем недавно был обком-турой. Был тут свой хан, были у него беи. В каждой из сорока комнат сидел или инструктор-бей или инспектор-бей.
Видишь, этот дворец как раз на месте нашей юрты стоит. Теперь в нем не обком-тура, а греховная ханака, куда собрали изображения людей и животных. А как известно, рисовать их запрещено исламом. Но урусские малики развесили картины по стенам. И народ приходит сюда смотреть.
А напротив — белый дом, где сделаны такие огромные окна, что похожи на стеклянные стены, это прибежище лицедеев и фигляров. По-нашему — это дервиши, а по-вашему — скоморохи. В каждом веке люди грешат одними и теми же страстями.
— Зачем мне это? Какое это имеет отношение к моему будущему?
